25 января 2017
Зоя Ерошок
обозреватель
от автора
Я очень хотела сделать с ней интервью, но нетерпеливо ждала. Надо же было дать Нюте хоть какое-то время, чтобы понять, что у нее уже случилось-получилось, что только намечается, с какими проблемами столкнулась, какие появились идеи и надежды…
Я знаю Нюту с 1994 года. Нюта — ​младшая дочь Веры Миллионщиковой, основательницы Первого Московского хосписа.
В 16 лет пришла в мамин хоспис волонтером. «Это было так естественно, не было даже никакого принятия решения, — ​объясняет мне сегодня. — ​Тут надо маме что-то привезти, там что-то отвезти… Британские медсестры приезжали учить наших хосписному делу — ​я переводила конференции, лекции».
Работала в выездной службе, ходила с визитами по домам пациентов.
В хосписе была замечательная молодежь. Нюта там влюбилась. И вышла замуж. Между прочим, против воли мамы.
Вера, смеясь, мне рассказывала: «Эта влюбленность Нюту здорово стимулировала. Она прониклась идеей и философией хосписа. И добровольцем пахала очень всерьез».
Первый брак быстро распался. («Но мой бывший муж — ​замечательный врач и человек, работает в 20-й детской больнице у Рошаля».)
Потом вышла замуж за Илью Городец­кого, спортивного комментатора. Работу в хосписе прерывала только на время рождения двух сыновей.
Вера Миллионщикова умерла в 2010 году. Незадолго до ее смерти по предложению Анатолия Чубайса, который активно помогал и помогает Первому Московскому, был создан благотворительный фонд помощи хосписам «Вера». Нюта его возглавила.
До 2009 года работу в хосписе совмещала с преподаванием английского языка в школе. Нюта по природе своей такая учительница-учительница: трудяга, перфекционистка, дико за все переживающая.
В центре сейчас вкалывает по 18 часов в сутки, совсем без выходных. Я вижу, как этим она очень похожа на маму.
Кстати, Вера считала, что в хосписе должны работать счастливые люди — ​влюбленные, любимые, любящие. Хоспис — ​это не дом смерти, не богадельня, не больница, не приют, а новый для России тип учреждения, где самое главное, что дают пациентам, — ​это любовь. Именно как врач Вера Васильевна Миллионщикова настаивала: «Когда человек чувствует, что он любим, у него и боль проходит, и живет он дольше».
Вот и у меня с Нютой в этом интервью — ​вроде бы говорим о паллиативе, то есть о помощи умирающим людям, а получается — ​о любви.
Как Нюта оказалась госслужащей
Впервые я попала сюда, в центр, полтора года назад. Он только что тогда открылся, и вот меня привлекли к его проверке как общественный контроль. Здесь все мне показалось просто ужасающе. Ощущение, что побывала ну если не в Дахау, то в каком-то старом советском вопиющей нищеты доме престарелых. Вроде и чисто, и моют, но как-то ужасно…
Очень много пациентов, привязанных к кроватям, так называемая мягкая фиксация, это было нормой. Очень много необезболенных пациентов. Опиоидные анальгетики только в онкологическом отделении, у остальных — ​трамадол. Совершенно невыносимый, с ног сбивающий запах. Потому что пациенты: а) немытые, б) у них не вовремя менялся мешок-мочеприемник, в) банальная нехватка сестринских рук…
Но самое удручающее впечатление произвели студенты. Это была такая хамоватая саранча, которая наполняла палаты компаниями человек в десять — ​шумно, со смехом, с эсэмэсками в мобильниках… Одна девочка фотографировала умирающего, уже агонизирующего. Я возмутилась, а врач, сопровождающая студентов, сказала: «А как они иначе будут учиться и вообще узнавать, как это происходит?»
То есть: будущие медики могут узнать, как именно происходит смерть, только через смех и собственное хамство, да? Может, еще селфи сделать? Ни о какой этике и ни о каком супервайзинге в работе с этими студентами речь не шла.
Помню, была с той проверкой в пятницу, а всю субботу и все воскресенье дома просто прорыдала навзрыд. Даже сама от себя не ожидала такой эмоциональной реакции. Все время думала про этих бабушек, про этих дедушек и про то, что при таком подходе родственники все равно довольны, не жалуются, им это кажется нормой, и они не знают, чего еще можно хотеть…
Короче, написала огромный и подробный отчет в департамент здравоохранения. Радовалась, что это к хосписам отношения не имеет. Но через какое-то время, когда начали объединять в одну структуру московские хосписы, министр здравоохранения Московского правительства Алексей Иванович Хрипун и вице-мэр Леонид Михайлович Печатников взяли и предложили мне самой это дело возглавить.
Я, конечно, сначала со страшной силой отказывалась. Говорила: «Вы меня переоцениваете, вы не правы. У меня нет опыта работы в бюджете». А Алексей Иванович Хрипун говорит: «Мы вам поможем, мы вас научим, сначала ни у кого нет опыта».
А знаете, почему все-таки согласилась? Уже край как достало нытье. Собственное в том числе.
Надоело быть просто общественником и орать: «Там плохо, здесь плохо…» А тут тебе говорят: «Пожалуйста, вот, у вас теперь есть полномочия, делайте».
Ситуация дурацкая. Откажешься — ​грош цена всей твоей критике, да? А соглашаться страшно: непонятно, осилишь или нет.
За смерть платить нельзя
Первое, с чем столкнулась, — ​здесь за все брали деньги. Москва маленькая, и пациенты всё рассказывают. И я точно теперь знаю, сколько брали за помыть, сколько за побрить, сколько, извините, за то, чтобы сменить зонд назогастральный, для питания. Я знаю весь этот гребаный прейскурант…
Нужно было искоренять мздоимство. Иначе бы все остальное теряло смысл.
«За смерть платить нельзя», — ​одна из самых главных хосписных заповедей. И — ​паллиативных тоже.
И я сразу тут везде, на лифтах, на стенах, на дверях, понавешала вот эти объявления, что мы работаем бесплатно. И объявила, что и 100 рублей, и 500 рублей — ​это тоже деньги. И очень строго стала следить, чтобы никаких денег не брали — ​никто, никогда и ни за что. Эти объявления, кстати, сначала срывали.
Да, несколько человек после этого ушли довольно быстро. Поняли: прикрылась эта лавочка.
Но большинство врачей и медсестер остались. И вот они и вся моя нынешняя работа — ​все это вселяет в меня сегодня невероятную веру в людей!
А ведь это те самые, например, медсестры, которые еще совсем недавно были абсолютно бесправными, они бы, может быть, и хотели работать по-другому, но не смели… Вот принято было пациента привязывать к кровати и еще и утверждать, что ему так удобно, ну прямо вот сам попросил буквально… Или если пациент не ест, ставить насильно зонд, а не уговаривать поесть… Как с Новодворской в тюрьме: херак тебе зонд, и будем кормить.
То есть получается, что, если у человека есть силы встать с кровати и отказаться принимать пищу, находясь дома, — ​это его решение, а здесь, если он не может встать с кровати и принял это решение, то мы его лишаем этого права. На основании чего? Пожалуйста, приглашай психолога, давай антидепрессанты, беседуй, уговаривай, но достоинство пациента соблюдай. Он имеет на это право. Это его жизнь.
(Обход. Вижу, как к Нюте подошли медсестры и попросили помочь с одним пациентом. Нюта полчаса уговаривала его поесть. Он не хотел. Отказывался от всего, что Нюта с нежностью ему перечисляла. А потом неожиданно и с улыбкой согласился на грушу. Груши в центре не было. Нюта послала кого-то из волонтеров за грушей в ближайший магазин. «А завтра вы мне обещаете поесть немного мороженого, да?» — ​спросила Нюта, и тот мечтательно согласился. Нюта попросила медсестру, чтобы назавтра ему не забыли купить мороженого. — З. Е.).
А-а, еще одна из вещей, которые я запретила сразу, — платных сиделок. Тут еще была практика такая: медсестры работали по графику сутки—трое. То есть одни сутки работаешь и трое дома. Так вот они не уезжали на эти трое суток домой, а оставались тут и дежурили платно с пациентами за деньги родственников. То есть один день они работали за 28 тысяч в месяц с 50 пациентами и три дня за 5 тысяч в день — с тремя. Ну и качество работы, соответственно, в суточное бюджетное дежурство… Мы их всех поразогнали. Тех, кому пациенты должны были платить сами, из своего кармана.
Но две удивительные девушки среди них оказались, которых мы по совету врачей задержали и наняли на работу в фонд «Вера», и они здесь, в центре, работают официально от фонда «Вера». Разумеется, для пациентов — бесплатно. Это иногородние сиделки, очень опытные, профессиональные, терпеливые, всегда все у них легко и с улыбкой.
Эти девушки сделали такие тележки по уходу, и на этих тележках стоят разные кремы, лаки для ногтей, пилочки, машинки для стрижки, для бритья. И вот они моют головы пациентам, они делают укладки и маникюр женщинам. Чудесные две девочки, абсолютно чудесные. А медсестры на них смотрят и учатся.
Сегодня я была на шестом этаже в отделении, там замечательный совершенно доктор, очень я на него рассчитываю, Максим Николаевич Орехов, он онколог и новый завотделением, и у него там медбрат и медсестра купали женщину. Они не видели еще, что я пришла, и вот я стояла в стороне и смотрела, как они применяют новые знания, с наших курсов для сестер, они так грамотно поднимали кровать, опускали бортик у тележки для мытья, так бережно и деликатно перемещали и мыли женщину, и всё с улыбкой, и всё объясняли ей: «Сейчас мы будем то-то делать, а теперь вот это...»
(Обход. В 504-й палате, сидя на стуле, спит пожилой мужчина. Нюта тихо гладит его по руке, потом укладывает на кровать. Спрашивает: «Может, еще одну подушечку? Сейчас принесу». Во всех палатах — новые красивые занавески. В коридорах висит много картин, и стены все разрисованы яркими цветами. «Это волонтеры постарались», — говорит Нюта. В одном холле — стильные диваны, кресла, торшеры и телевизоры с огромными экранами. «Банк ВТБ подарил», — объясняет Нюта. В коридорах и холлах на каждом этаже — кофе-машины, электрочайники, конфеты, печенье, микроволновки, фрукты и мини-библиотеки: детективы, Генрих Манн, Флобер… В 426-й палате нет полотенца у раковины. Нюта записывает к себе в блокнот. Тут же говорит об этом медсестре. Через 15 минут опять заходим в эту палату. Полотенца как не было, так и нет. Нюта меняется в лице: «Кто-то у меня за это недополучит премии». И —  медсестре: «Я же 15 минут назад сказала про полотенце…»)
«Самая главная и самая здесь полезная — это медсестра»
Как только пришла сюда, сразу стала долбить: «Медсестра здесь самая главная, медсестра самая полезная, медсестра делает всю работу, врач паллиативной помощи — это только тот человек, который назначает схему и слушает результаты ваших динамических наблюдений…» И медсестры начали прямо расцветать. И те врачи, которые это приняли, — всё, это наши врачи. И тут такие есть. Замечательные Оксана Ивановна Нестеренко, Владимир Владимирович Овчаров, Марина Дудина. Они в этих стенах уже сто лет. И им было очень важно, как всем нам, чтобы мы в них поверили и чтобы доверяли бы им. Но есть врачи, что уперлись и хотят, чтобы, как это было прежде, медсестры вставали в их присутствии, потупив взгляд, когда те входят в кабинет; считают, что медсестры обедать должны отдельно в сестринской, как чернь, что им в ординаторской не место, — мне эти врачи на фиг не нужны. Это врачи должны вставать, когда медсестры входят в кабинет, ну правда — так должно быть. Медсестра провожает пациента и встречает родственников. От качества ее работы, от ее взгляда, тона, рук, улыбки, настроения зависит, как пройдет в отделении день.
Вот мама моя с детства мечтала работать нянечкой. И потом все время говорила, что хоспис — это работа нянечки.
Сарафанное радио работает, и вместо тех, что ушли из центра, — приходят другие. У нас все время идут люди на собеседование и соглашаются, легко соглашаются на то, что да, как вот мама говорила: «Шестьдесят часов добровольного служения. Отработай волонтером сперва, мы на тебя посмотрим и там решим».
Никто не говорит: «Вы с ума сошли? Это нарушение…» Какое нарушение прав? Хочешь сюда прийти работать, я должна поверить, что тебе можно доверять, что ты пришел сюда служить пациенту, а не потому, что здесь ближе к дому и досидеть бы до пенсии.
О паллиативе как о нежном покрывале
(Врачи паллиативной медицины — это врачи, которые занимаются с умирающими больными. Кажется, просто такая специальность. Специальность — и ничего больше. Но послушайте, как об этом рассказывает Нюта.)
«Паллиатив» в переводе означает «покрывало». Паллиум — это покров. То, что создает вот такой кокон и защиту вокруг пациента.
Паллиатив — в смысле покров — человеку в конце жизни нужен, как младенцу. Вот мама пеленает ребенка и говорит: «Сейчас мы помоем твою попку, сейчас мы тебе ручки намажем, ножки укутаем...» Так же человек, который уходит, — он же беспомощный, он лежит, в полудреме, в полусознании, глаза закрыты, он не понимает, с какой стороны ты к нему подошел, с какой ты оказался и откуда сейчас зазвучит твой голос. А ты как мама, все проговаривай: берешь за руку, чтобы постричь ногти, — предупреди, прокомментируй, что делаешь…
И, да, да, абсолютно так: убаюкивай словами… Создай у него ощущение защищенности, ощущение того, что он не один, минимизируй страх. Почему ребенка прижимают к груди? Чтобы было не страшно. Это же все такое возвращение в конце жизни в младенчество — в части беспомощности, в части испуга, в части зависимости от других. Уходящие — очень зависимые от нас. И вот этот плащ, покров, паллиум — это как раз и есть сочетание медицинской, социальной, психологической помощи, духовной, юридической, всякой…
(Обход. Всем новичкам, которые приходили к Вере Миллионщиковой работать, она говорила: «У сотрудника хосписа должны быть большие уши. Человека нужно уметь слушать, чтобы ему стало легче». Врачам в обычной клинике некогда остановиться и поговорить с пациентом. На каждого больного во время обхода несколько минут. Но чаще всего и минутки на отдельного человека не тратится. В хосписе человек может говорить хоть шесть часов подряд. И его будут слушать. Вера Миллионщикова слушала и по шесть, и побольше часов подряд. «При этом необязательно что-то говорить ему в ответ, — рассказывала мне, — можешь просто держать за руку и тихо сопеть».
Нютины обходы тоже длятся долго, бывает и целый день подряд.
Вот юной Ксюше нужно помыть голову. Нюта гладит ее по волосам: «У-у, как говорила мне мама в детстве: «Тут скоро птицы вить гнезда будут». «Помойте ей, пожалуйста, голову и шампунем, и кондиционером», — говорит Нюта медсестре. И потом еще шепчется о чем-то с Ксюшей. А потом лежачая Ксюша тоже на ухо что-то Нюте, смеясь, рассказывает. А вот молодая художница Анна. Она очень серьезно говорит: «Спасибо, что вы тут каждый раз возвращаете меня к жизни». И — после паузы, еще более серьезно: «Надеюсь, спустя время я смогу отблагодарить вас тем, что внесу вклад в мировое искусство».)
Почему нужно говорить не «Здравствуйте», а «Доброе утро»
Только, пожалуйста, не подумайте, что у нас здесь все уже исключительно в превосходной степени. Нет, постоянно приходится напоминать о важности элементарного. Вот опять же сегодня, например, с обходом ходила, и столько накопилось замечаний… Медсестры не знают, как зовут пациентов, как зовут родственников. Это же отсутствие культуры. Не бойся спросить: «Напомните, пожалуйста, как вас зовут», — ничего страшного в этом нет. Вот люди: «Я не знаю». И вот они говорят: «38-я палата, у окна слева». У меня у самой склероз на имена, поэтому я от всех требую бейджики, все должны быть обейджены. Кстати, забыла написать в своих замечаниях, что бейджи не у всех.
Все время учишь! Заходя в палату — стучите. Заходя в палату — здоровайтесь. Заходя в палату, говорите: не «Здравствуйте», а «Добрый день, доброе утро…» Потому что человек, который все время лежит в полудреме под препаратами, он должен как-то с вашей помощью фиксировать время суток. Помогите ему. Это все прививается, оказывается. Но за этим надо постоянно следить.
Врач не хочет себя чувствовать сферой услуг? А почему?
То, что мы сейчас объединяемся со всеми московскими хосписами в одно юридическое лицо, — это очень здорово. Потому что мы наконец обретаем право (Диана Владимировна Невзорова, которая главный врач Первого Московского хосписа, мамина ученица, и я) не просто советовать, а требовать. Требовать соответствия. Вот для того, чтобы проверить, кто как работает, и контролировать, что нужно. Мне позарез нужна, например, электронная история болезни. Мне нужно, чтобы я видела, когда в хоспис в Некрасовке поступил пациент, его историю, чтобы я здесь, у себя на компьютере, это увидела — что написано, что назначено, кто выбыл, кто умер, кто прибыл самотеком, у кого какой социальный статус, что с родственниками, осведомлен ли пациент о диагнозе, кто из какой клиники переведен, где в клинике сделали при переводе из больницы в хоспис нормальное заключение врачебной комиссии, а где надо еще ехать и работать там с начмедом, обучать персонал основам паллиатива…
В паллиативе есть одно стопроцентное преимущество: мы в начале пути, и поэтому у нас есть возможность сейчас сформировать единые стандарты. А это единственный способ вырастить единые требования, единый подход и единые методы контроля. Вот чтобы, например, изменить ситуацию с обезболиванием в хосписах, надо было обязательно осуществить централизацию. Да, централизованные закупки должны быть в части обеспечения препаратами, тогда, при разумно сформированных закупках, единые стандарты и само насыщение аптеки уже будут диктовать врачу необходимые требования. А то сегодня в Первом Московском хосписе потребление наркотических обезболивающих в разы больше, чем в любом другом. В других и такого разнообразия нет, и врачи не приучены держать боль в узде.
Или вот все эти вопли дикие: «Сокращают врачей!» Покажите мне, пожалуйста, очередь к нам, в паллиатив, из сокращенных врачей. Из медсестер и нянечек еще есть, а из врачей — нет.
Вот врачей уволили где-то, куда они делись? Почему они не выстраиваются к нам в очередь? Не хотят работать в паллиативной помощи? Но, елки-палки, что поделаешь, такая жизнь: шахтеров тоже сократили, потому что на нефть перешли. Что, нужно было сидеть на угле до бесконечности? Хочешь работать в медицине, осваивай ту специальность, которая востребована. Если ты ее не осваиваешь и уходишь из медицины вообще, ну нужен ли ты был тогда этой медицине, да? Вот простите за прямоту, но, на мой взгляд, тогда не нужен.
Врач не хочет чувствовать себя сферой услуг? Но меня как пациента это возмущает. Я хочу, чтобы все медики были сферой услуг, вот хочу и буду этого требовать. Ничего здесь позорного нет. Как только медик сам попадет на больничную койку, он или спецусловия получит по знакомству и как коллега, или и сам будет хотеть, чтобы к нему относились как клиенту. Быть сферой услуг — не унижение для врача, а понимание уязвимого статуса пациента.
Чему бы была рада мама
Я все время думаю, что бы мама мне сегодня сказала, если была бы жива? Знаю, я бы получала от нее по тыкве в день по 10 раз, и мы без конца бы ссорились… Но чему она была бы рада, Зоя, это точно тому, что хосписы объединяются, что они уже изменились, что вырабатываются единые для всех требования.
Какие классные главврачи уже назначены в Москве
В нескольких хосписах уже работают мамины ученики. Кирилл Максимов руководит в Пятом хосписе в Царицыне. Олег Панкратенко — в Восьмом в Некрасовке; Ариф Ибрагимов, который начинал еще санитаром, работает в мамином хосписе, на Доватора. Диана Невзорова — главный врач Первого Московского. Замечательный онколог Федор Романович Амосов сейчас возглавляет хоспис в Куркине. Он онколог-уролог, добрейший человек, очень порядочный, и много лет мама мечтала его переманить в хосписы, а он не переходил. И вот он наконец в хосписе в Куркине.
Впрочем, в Москве сейчас много прекрасных врачей возглавили не только хосписы. Я пришла недавно в Первую Градскую к Алексею Свету и посмотрела, как там все сделано, и мне так стало завидно. Несколько лет назад там был просто ад. А сейчас, начиная с приемного покоя и далее, — чистота, красота, порядок и везде, как у нас тут, объявления: рентген — бесплатно, прием — бесплатно, за вас платит ОМС… А это важно. Люди заранее уже боятся, что в любой больнице с них будут деньги драть.
А потом я пришла к Денису Проценко в 7-ю больницу (он там новый главный врач), а у него такой холл, такие стены и полы, такой буфет на входе для посетителей, такие палаты и коридоры, аптека будет новая… Денис Николаевич — это удивительный молодой доктор, анестезиолог, очень классный. Пускает, кстати, родственников всех в реанимацию. Он позвал меня и нашего главного врача, замечательного Олега Жилина (это тоже мой герой, это врач, которого я переманила из Липецка, и Алексей Иванович Хрипун его согласовал как главного врача сюда) в больницу свою для того, чтобы мы его персоналу прочитали лекцию (а он там, месяца полтора, наверное, как стал главным врачом), рассказали, что такое паллиативная помощь, что она в Москве есть, как она организована, каких пациентов к нам переводить, каких не переводить, что мы вообще делаем… Это очень было полезно.
Ну, слушайте, не обязательно только молодые приходят сегодня к руководству в московских клиниках. Вот в 23-й больнице назначена главным врачом Елена Юрьевна Васильева. Она главный кардиолог. Она создала потрясающее отделение кардиореанимации. Про нее написал еще Юрий Левитанский, она его оперировала, и у него есть стихотворение «Мои доктора»:
…Доктор Васильева
Елена Юрьевна,
женщина маленькая и хрупкая,
с виду совсем еще словно девочка,
когда сердце мое
вдруг вздумало разрываться,
она разорваться ему не давала,
день и ночь надо мной колдовала,
чутко слушая
все его стуки и перестуки,
мягко ощупывая
изодранные мои вены, —
доброе ее сердце и мудрые руки
да будут благословенны!..
Наша сила — в волонтерах
Когда-то в Англии я услышала: «У нас все хосписы хорошие, они все хорошего качества, но один хороший хоспис все же отличается от другого хорошего хосписа. Чем? Волонтерами. В одном хосписе волонтеры хорошие садовники, в другом хосписе больше волонтеров-парикмахеров».
Это — абсолютная правда. Кто делает хосписы такими неказенными? Кто обеспечивает индивидуальный подход? Волонтеры. Хосписы делают похожими на дом — волонтеры. И фонд «Вера» во многом делают волонтеры.
И вот перед этим Новым годом во всех наших московских хосписах, в Ростокине, в Некрасовке, в Царицыне, в Куркине, в Дегунине, в Хамовниках, в Бутове, — везде были волонтеры, и благодаря им — везде накрытые к Новому году столы, везде вовлеченные в отмечание праздника родственники, везде концерты, везде подарки, везде мандарины и запах зимы… И волонтеры слали и слали мне на телефон фотки и сообщения с массой восклицательных знаков: «А к нам привезли шампанское от «Абрау-Дюрсо», «А у нас дети пляшут», «А к нам пришла собака-терапевт», «А у нас Дед Мороз в палате», «А у нас пациенты все поверить не могут, желания загадывают». И сотрудники просто обалдели везде от того, что в хосписах может быть столько жизни…
Причем волонтером может быть кто угодно. Например, есть такой Павел Ливинский из ОЭК (Объединенная электрическая компания), это московская структура, электричеством занимается. И вот Павел нам бесплатно украсил фонариками к Новому году несколько хосписов. У нас в центре, видите, вон там лампочки цветные, вон они, вдоль крыши, и на здании, и на деревьях вокруг. Так еще и хосписы в Москве — такая дивная красота и радость из лампочек, прямо как на бульварах. И я думаю, что пациенты теперь лежа, прямо из палат, видят эти лампочки.
О визите начальства
На днях, совершенно вдруг, приехал к нам в центр вице-мэр Леонид Михайлович Печатников.
Я к Печатникову отношусь с огромным уважением. Много у нас вообще чиновников, которые цитируют стихи? Ну вот, он был здесь несколько часов, прошел все этажи, заходил в палаты, говорил с персоналом, разговаривал с родственниками.
У него, мне кажется, по поступи видно — начальство, но он никому как вице-мэр не представлялся, очень открыто и откровенно отвечал на вопросы. Но вообще-то, когда я говорила нашим пациентам, что вот это руководитель из московского правительства, в людях сразу включалось такое идолопоклонничество… Сразу все начинали не ругать нас, а хвалить. Я этому совсем не рада была, я говорила: «Вы критикуйте, критикуйте… Я же специально для чего жду, когда придет начальство? Чтобы наши трудности стали очевидны, чтобы сразу решить какие-то проблемы с ремонтом там, с персоналом… о чем-то попросить…» — «Нет, ничего не надо, у нас все есть, у нас все хорошо».
Стокгольмский синдром
Как-то я была без бейджика, и один родственник увидел меня и начал жаловаться, и ругается, ругается, ругается… Потом еще кто-то говорит: «Вы волонтер?» И вот начинают: «Мне нужно то-то, а мне — то-то, и медсестру долго звать, и обед остывает». И потом в какой-то ситуации они меня спрашивают: «Вы кто вообще?» Я говорю: «Я вообще-то директор». Они меня хватают за руку и начинают все хвалить. Понимаете, включается «стокгольмский синдром», который мешает им говорить правду. Они начальству начинают говорить, что все хорошо, боятся, что будет хуже, что их отсюда выгонят… Этот страх очень сложно преодолеть.
(Обход. «Какие жалобы?» — спрашивает Нюта. «Все хорошо», — отвечают все хором во всех палатах. Нюта на полном серьезе обижается: «Я с вами больше дружить не буду». — «А что — надо жаловаться?» — удивленно спрашивает молодой человек, попавший сюда после автокатастрофы. «Да, надо! — сердится Нюта. — Как я иначе узнаю о недостатках?»
Отдельный разговор с родственниками. Девушка спрашивает медсестру в коридоре: «А через сколько часов маме можно будет сделать еще один укол?» Нюта — медсестре: «Сделайте прямо сейчас. Я же вижу по лицу ее мамы, что ей плохо…»
И опять я вспоминаю Веру. Она говорила: «Никогда не разрешайте больному доходить до того порога боли, когда он уже лезет на стены. Предупреждайте боль, давайте обезболивающие препараты. И не тогда, когда уже невыносимо болит, а замечайте начало боли».
Родственникам разрешено проведывать пациентов все 24 часа в сутки. Можно оставаться ночевать. Нюта все время повторяет больным и их родственникам: «Вы здесь хозяева, запомните: всё для вас!»)
«Почему пишут только про какое-то говно? »
Внутри бюджета я оказалась на новенького. Мало того, что на новенького, еще и с негативом, я же привыкла критиковать всех…
И вот из позитивных вещей, которые мне жутко хочется отметить. Всех руководителей медицинских организаций московский департамент отправляет на учебу, и все учатся основам организации здравоохранения. Я тоже с ними учусь в Московском университете управления. Тебя отправляют получать второе высшее образование. И одна из важнейших вещей — там главврачи между собой знакомятся, мы все общаемся, обмениваемся опытом, мы выясняем: как у кого что организовано.
Два года с половиной надо учиться. Два раза в неделю с 5 до 9. Это серьезно, и довольно хорошая посещаемость. И, конечно, с одной стороны, каждый раз туда идешь и думаешь: «Ё-моё, опять вот эта потеря времени». Но когда ты приходишь, ты понимаешь, что польза, конечно, а не потеря…
Потом второй момент: раз в неделю Хрипун проводит совещание для главных врачей отдельно стационаров и отдельно поликлиник. Меня на этих совещаниях потрясает то, что я же привыкла чиновников в принципе критиковать, а сейчас вижу, что и в Минздраве, и в департаменте столько трудяг, которые день и ночь  изучают положение дел в медицине, детально вникают, анализируют, столько работы, чтобы всю эту махину держать и развивать…
А Печатников, притом что под ним, насколько я знаю, 11 разных департаментов, — он раз в месяц ведет в правительстве Москвы конференцию для всех врачей. Для главврачей обязательно и главных специалистов, для остальных — по желанию (можете прийти, приходите), где разбираются летальные исходы, разные ошибочные или сложные ситуации, все, что надо разобрать, над чем надо подумать, поработать. Там презентации, видео, вызываются по очереди руководители клиник. И я думаю все время, почему про это не пишут? Почему пишут только про какое-то говно?
Мы сейчас тоже в своем центре устраиваем конференции — и врачебные, и сестринские. Причем медсестры каждое утро, сдавая и принимая смены, проводят свои конференции. Этого раньше не было. И это круто.
Избежать не только боли, но и одиночества
То, что сейчас происходит, вот эта реорганизация, объединение, — это впервые уход от ручного управления. Боже мой, люди три года, четыре, пять лет назад про паллиативную помощь и слышать не слышали… И за эти годы сделано уже много, очень много.
Главное, что мы должны понять и к чему прийти, — это создание системы паллиативной помощи. Именно паллиативной помощи, а не паллиативной медицины. Сейчас объясню — почему. Сегодня российское здравоохранение видит паллиативную помощь как «комплекс медицинских вмешательств». Это определение из федерального закона. А паллиатив — это плащ, покров, помните? Пациенту в конце жизни нужно намного больше, чем медицинские вмешательства. Обезболить, дать выспаться, обеспечить стул, уменьшить одышку — это не более 25—30% необходимой помощи. Все остальное — это социальная составляющая. Нам важно завершить дела, раздать долги, наладить отношения в семье, написать завещание, важно избежать одиночества, которое удесятеряет страх перед неизбежным и неизведанным переходом.
А сейчас в одних учреждениях — помощь медицинская, в других — социальная, в третьих — вообще нет никакой. А паллиативная помощь должна быть представлена везде, и состоять должна паллиативная команда из паллиативного врача, медсестры, сиделки, диетолога, соцработника, психолога, возможно, психиатра, юриста, духовника, если надо…
Это самая ключевая вещь: для того, чтобы паллиативная помощь была качественной, нужно вводить на федеральном уровне понятие «медико-социальной помощи». Не может паллиативная помощь быть только медицинской. А социальная помощь (под социальным департаментом находятся дома престарелых, пансионаты) не может быть только социальной, туда должен быть включен и паллиатив, потому что там многие пациенты доживают до смерти, а значит — должна быть возможность обеспечить им достойный уход.
Что нас ждет хорошего в 2017 году?
Вот аппараты ИВЛ (искусственной вентиляции легких) для взрослых и детей прежде покупали только фонды. Московское правительство выпустило распоряжение о том, что это оборудование будет покупаться за счет государственных средств, за счет города. Для детей — через Морозовскую больницу, для взрослых — через наш центр.
Это пока еще не работает. Хотя есть деньги, еще нет механизма, как это осуществить. Потому что оборудование дорогостоящее, его нужно по индивидуальной заявке купить, поставить на баланс, по договору безвозмездного пользования передать в семью больного, родственников обучить… Но в 2017 году это обязательно заработает.
Впервые такое оборудование будет покупаться и устанавливаться за счет города на дому — для тех, кто сегодня в этом остро нуждается, но кого вынуждены держать только в реанимации. И вот смогут перевезти из больницы домой наконец.
…Я могу, конечно, радоваться: «Ой, мы тут шторки повесили, тут картинки…» Но здесь, в центре, нужно капитальный ремонт делать. А то по принципу Простоквашина: «Это очень полезная картина, она дырку на обоях закрывает». Капитальный ремонт у нас будет, мы внесены в какой-то там реестр чего-то, и он начнется в сентябре 2017 года.
Деньги нужны на сиделок
Есть вещи, на которые очень нужны деньги и на которые их трудно собирать. Я вот, например, не хочу, чтобы сиделкам платили родственники. Я хочу, чтобы сиделок нанял фонд «Вера», обучил фонд «Вера», потому что у фонда «Вера» теперь есть программа, называется «Мастерская заботы», где мы обучаем сиделок и медицинских сестер. Сиделок в эти измученные семьи должно давать или государство, или благотворители.
Москва сумасшедший город, родственники заняты. Они не от хорошей жизни от больной мамы на работу убегают. Я хочу, чтобы мы обучали сиделок, готовили сиделок, направляли их в семьи…
Понятно, что есть состоятельные люди, которые могут себе позволить оплатить сиделку за 35 тысяч рублей в месяц. Но большая часть людей — не может. И эта сиделка не должна быть поломойка или буфетчица, она должна многое уметь, как парамедик…
Сиделка должна обеспечить контроль за тем, чтобы схема приема препаратов, подобранная врачами центра, безупречно выполнялась на дому. И это должна быть именно сиделка, а не родственник… Потому что родственник должен быть на работе, потому что родственник не должен быть медсестрой и следить за показателями на приборах, родственник должен просто любить… Особенно когда времени осталось мало.
Почему так любят родственники положить своих больных и беспомощных стариков в хоспис или сюда, в центр? Потому что тогда, когда пациент присмотрен медицинским персоналом, у родственника высвобождаются силы на то, чтобы любить.
Я не знаю, что такое ненужная бабушка
У нас в центре очень много брошенных стариков, и не только стариков. А я ведь привыкла к маминому подходу, она все время говорила нам в хосписе: «Вовлекайте родственников, делайте родственника активным, заботливым».
Это очень просто — начать упрекать. Но когда ты понимаешь, что они несут этот крест годами, что у нас вся система не медицины, а общества не создана для того, чтобы у этих людей была какая-то поддержка… Они в гости к себе никого не зовут, сами в гости не ходят, в кино не ходят, на море не ездят, потому что у них дома неизлечимо больной человек… И когда появляется возможность отдохнуть какое-то время, поместив родственников в приемлемые условия стационара, они, конечно, делают вдох. И не хотят сюда приходить каждый день, у них уже нет на это сил…
Хотя… Когда ты видишь, что к этим старикам внуки приходят только в день пенсии и только за деньгами, то просто хочется их прибить…
Нет, я все-таки не знаю, что такое ненужная бабушка. В Москве особенно. Ты ее внук, ты ее квартиру унаследуешь, тебе фонд «Вера» даст сиделку, город тебе обеспечит приход врача, медсестры, а ты, внук, будь добр в этой квартире живи, пока бабушка еще жива, ночуй, ухаживай и не смей сдавать ее сюда… Верни ей то, что она тебе дала, когда ты был еще малышом и утыкался в слезах в ее коленки…
Это очень легко, знаете, сейчас выпрашивать у города еще 400—500 коек под центры паллиативной помощи. Но через два месяца они заполнятся вот такими бабушками одинокими, не нужными родственникам.
Об отношении к смерти
Мама моя говорила: «Я до смерти боюсь смерти». И я боюсь. Смерти, наверное, нельзя не бояться.
Я боюсь не смерти как факта, а страданий, которые ей сопутствуют. Я боюсь унижения, я хочу, чтобы все мои тараканы были обихожены. Это первое. И второе: я боюсь не успеть осуществить все задуманное. Я не могу не разрываться, потому что у меня мало времени, надо разрываться.
Я хочу иметь нормальную комфортную старость с мужем Илюшей у камина, под пледом, с собакой, с внуками вокруг и с новогодней елкой, которой я смогу наслаждаться не как человек, который ее нарядил и стол накрыл, а как человек, который пришел и сел за стол, который накрыт другими, для меня…

* * *
(После обхода: «Жалко только, что я теперь не Нюта, а Анна Константиновна. И что мне все время надо держать лицо и нельзя ругаться матом. Но когда я делаю тут разносы, мне говорят: «Вы бы лучше ругались матом, но лицо попроще делали».)

Вместо послесловия
В Москве был только один хоспис. Теперь их восемь. А в России уже 100 хосписов.
Дай Бог тем, кто все это создал, сил продолжить свое дело.
Сегодня в Москве уже помогают 15—16 тысячам паллиативных пациентов, а нужна такая помощь — 55 тысячам.
https://www.novayagazeta.ru/articles/20 … tit-nelzya

01 марта 2017
Онкобольных гонят за шестьдесят километров
Савва Подъячев
В Серпухове нет ни одной аптеки, где продают наркосодержащие обезболивающие препараты
Не обходится недели, чтобы информационные ленты не приносили новость об очередном человеке, покончившим жизнь самоубийством из-за отсутствия лекарств. Последний такой случай произошёл вчера в городе Иваново. На проспекте Текстильщиков покончил с собой 88-летний дедушка. По словам его родственников, пожилой мужчина с 4-й стадией рака совершил суицид из-за отсутствия обезболивающих препаратов.
А что же в Серпухове? С февраля областной Здравнадзор начал в больницах распространение брошюр с призывами к пациентам не соглашаться терпеть боль и с указаниями, как получить рецепт на сильные обезболивающие. Но выяснилось, что сегодня в городе нет ни одной аптеки, где онкобольные могут приобрести обезболивающие наркотические препараты. За ними пациентам (или их родственникам) приходится ездить аж за шестьдесят километров - в Подольск.
В Серпухове сейчас нет ни одной аптеки, соответствующей требованиям по хранению и реализации наркосодержащих препаратов.
По информации «Оки-инфо», аптека, где онкобольные могли бы покупать обезболивающие, должна была открыться на улице Крюкова 27 января, но прошло уже больше месяца, а воз и ныне там.
http://oka-info.ru/news/article/29164/

7 марта 2017
«До сих пор слышу его крик…»
Почему врачи не выписывают пациентам наркотические обезболивающие, а советуют терпеть

По данным Росздравнадзора, количество пациентов, получивших необходимое им наркотическое обезболивание, за 2016 год выросло на 46 процентов. Однако сами больные снова начали жаловаться на недоступность эффективных препаратов. Если в случае с онкологией морфин удается с боем, но добыть, при других патологиях наркотические анальгетики практически не выписывают. На «горячую линию» Ассоциации профессиональных участников хосписной помощи едва ли не ежедневно поступают жалобы на отказы в выписке сильнодействующих препаратов. Главные причины: боязнь уголовного преследования и бюрократические сложности при выписке рецептов. А также дефицит знаний у самих медиков. «Лента.ру» пыталась разобраться в проблеме.

Приходите завтра

В Санкт-Петербурге 17 февраля 2017 года на 85-м году жизни умерла Фаина Аркус. У нее была терминальная стадия рака. С января она находилась практически без сознания. Болевого синдрома у нее не отмечалось.

— В субботу мама начала сильно кричать, — рассказывает президент благотворительного фонда «Выход в Петербурге», создатель Центра социальной реабилитации и творчества для людей с аутизмом «Антон тут рядом» Любовь Аркус. — До этого она не издавала и стона. Поэтому я не сразу догадалась, что это боль, а металась в поисках снотворного. Вызвали «скорую». Прибывшая бригада призналась, что в укладке у них есть сильное обезболивающее. Но сказали, что, поскольку у меня нет назначения врача, ничего делать не будут. Но где в субботу вечером я возьму заключение врача?

В домашней аптечке Аркус хранился трамадол (сильнодействующий анальгетик строгой учетности, но не наркотик — прим. «Ленты.ру»). Ей выписывали его из-за больного позвоночника.

— Я просила сделать матери уколы хотя бы моим лекарством, сама я тогда не умела их ставить, — поясняет Любовь. — Однако врачи сказали, что не положено, так как назначения нет. Предложили баралгин. И пообещали, что утром в понедельник пришлют к нам домой врача из поликлиники.

Врач и правда, пришла в понедельник, но только в 16 часов дня. На больную едва взглянула. Поинтересовалась у родных — не хотят ли ее положить в больницу. А потом попросила подписать бумагу с отказом от госпитализации.

Уходя, девушка сообщила, что рецепт на наркотические анальгетики она выписать не может, так как сегодня рабочий день ответственных лиц уже закончился. Но пообещала, что завтра обязательно придет медсестра с лекарствами. Медсестра пришла. Но... с пустыми руками. Она сказала, что, по сведениям «скорой помощи», у родственников лекарства есть, и ее прислали сделать укол имеющимися в наличии препаратами. А за рецептом надо идти в поликлинику к заведующей.

Рецепт родственникам удалось получить в среду во второй половине дня. Сами обезболивающие до пациентки добрались только вечером. Потому что их выдавали всего в нескольких аптеках Санкт-Петербурга, расположенных далеко от дома больной.

— Благодаря моим друзьям мама к тому моменту уже была обезболена, — говорит Любовь Аркус.— Но если бы у меня не было таких возможностей и пришлось бы идти официальным путем — мама все четыре дня, пока «выбивался» рецепт, находилась бы в аду.
Сражение можно и не выиграть

По статистике Минздрава, которая опирается на различные исследования, боль испытывают до 77 процентов пациентов с сердечно-сосудистыми заболеваниями, до 50 процентов с почечной недостаточностью, 43 процента с рассеянным склерозом, 82 процента с болезнью Паркинсона, 89 процентов с ревматоидным артритом, 84 процента с онкологическими заболеваниями. Но если для онкобольных наркотик, снимающий боль, получить еще реально, в случае с другими болезнями добиться этого очень сложно. Родственникам требуется развернуть маленькую войну с медучреждением. Но сражение можно и не выиграть.

В начале февраля в подмосковной Лобне похоронили 64-летнего Владимира Казаченкова. У него был боковой амиотрофический склероз (БАС). Болезнь в среднем за три-пять лет приводит к параличу большинства мышц, в том числе и дыхательных. Часто пациентов мучает одышка. И это не то же самое, что чувствует любой, пробежавшись вверх-вниз по лестнице. Это обыкновенное удушье. И смотреть на это страшно. Вначале спасает аппарат неинвазивной искусственной вентиляции легких (НИВЛ), а потом перестает помогать и он.

— Муж у меня был под опекой московских врачей фонда помощи людям с БАС «Живи сейчас», — рассказывает вдова Тамара Казаченкова. — Он уже давно пользовался портативным НИВЛ. Но когда одышка усилилась и ничего уже не спасало, паллиативный врач назначила ему морфин и расписала схему приема. Я пошла в свою поликлинику в Лобне за рецептом. Никто не отказывал — ни участковый невропатолог, ни заведующая, все кивали головой. Но они говорили: давайте его госпитализируем в наше паллиативное отделение. И там будем колоть препарат. Но там, как назло, не было свободных мест. Нужно было неделю подождать. А выписать ему морфин на дом никто не захотел. Сказали, что учет этих лекарств очень строгий.

Страшную неделю, пока умирал муж, Тамара Александровна помнит по минутам. Он до последнего дня был в сознании и мог говорить (при БАС часто пропадает речь).

— До сих пор слышу его крик, — продолжает она. — Он метался по кровати, срывал маску НИВЛ. Думал, что так ему легче будет вдохнуть. Вызываю скорую, прошу морфин. А они говорят — нет у нас. Колют димедрол с анальгином. Никакого результата. Он снова кричит. Всю одежду порвал у себя на груди. Мне кажется, когда казнили через повешение, приговоренным легче было. Смерть сразу наступала. А тут он столько времени мучился. Я себя виноватой чувствую. Хотела даже наркоманов найти, чтобы купить у них этот морфин.

По словам медицинского директора фонда «Живи сейчас», невролога, кандидата медицинских наук Льва Брылева, на Западе в стандарты помощи при БАС всегда входит морфин, который снимает приступ одышки. Но в России врачи стараются не выписывать его пациентам. Боятся ответственности. Одна из причин — некорректный перевод инструкции к препарату. Среди противопоказаний к нему значится одышка. Причем не поясняется, в каких случаях она возникает и при каких дозах.

— Данные обзоров говорят нам, что морфин может применяться при одышке. Насколько я знаю, в европейских вузах это преподается студентам, — говорит Лев Брылев. — У нас об этом мало говорят. Факт, что морфин является самым эффективным препаратом для контроля одышки — новость для многих врачей, в том числе для онкологов, пульмонологов и врачей общей практики. В настоящее время применение морфина в России стремится к нулю, особенно это заметно по сравнению с цифрами в Великобритании и Германии. На сегодняшний день никаких препятствий к назначению морфина при одышке, кроме страха врачей и недостатка у них информации, — нет.
Болеешь — терпи

Ситуация с детским обезболиванием в российских медучреждениях также неутешительная, если не стоит диагноз «онкология».

— Особенно плохо обстоят дела с обезболиванием новорожденных с родовыми травмами в роддомах и детей первого года жизни в больницах в отделениях хирургии, реанимации, — говорит директор по научно-методической работе благотворительного фонда «Детский паллиатив» врач Наталья Савва. — Наркотический препарат для обезболивания даже при сильной боли ребенок с неонкологическим диагнозом получит в самую последнюю очередь. Проблема еще в том, что большинство сильных обезболивающих не разрешены для новорожденных. А иногда — и для старшего детского возраста. Отсутствуют детские дозировки и формы наркотических анальгетиков: капли, сиропы, леденцы. Морфин короткого действия в таблетках («золотой» стандарт обезболивания детей во всем мире) только разрабатывается на Московском эндокринном заводе. Сейчас врачи вынуждены применять то, что есть в наличии, использовать «взрослые» препараты в небольшой дозировке, поэтому их редко и неохотно выписывают.

У четырехлетней Саши Глаголевой — синдром Эдвардса, неизлечимое генетическое заболевание, которое приводит к набору разных пороков. У Саши неправильно развивается центральная нервная система. Во время обострения у девочки случаются боли неврологического характера, которые не купируются обычными анальгетиками. В последний раз приступ удалось снять только при помощи морфина. Но врачи часто считают, что детям такие лекарства противопоказаны.

— Когда у ребенка в очередной раз начались боли, Саше традиционно дали дексаметазон (стероидный препарат) и пытались снять боль при помощи обычных анальгетиков, — рассказывает отец девочки, Евгений Глаголев. — Когда я по рекомендации специалистов стал требовать морфин, мне сказали, что я сумасшедший. Что морфин — это финиш. Ребенок станет зависимым от лекарства и быстро умрет от него. Морфина мне удалось добиться только через трое суток. Но нас все равно пугали, что после увидим все страшное. Наркоманкой Саша не стала. Но последствия мы действительно расхлебываем. Из-за того что так долго не снимался болевой синдром, произошел регресс состояния, начались приступы эпилепсии.

Сейчас Евгений Глаголев возглавляет Ассоциацию профессиональных участников хосписной помощи, которая содействует решению проблем в области паллиативной медицинской помощи в нашей стране. Ассоциация совместно с фондом помощи хосписам «Вера» создала «горячую линию» по вопросам оказания паллиативной помощи 8-800-700-84-36, где консультируют больных, родственников и специалистов. Жалобы на отсутствие обезболивания поступают чуть ли не каждый день. По мнению Глаголева, главная проблема здесь — не юридическая. В последнее время государство значительно упростило процедуру назначения опиоидных анальгетиков, в том числе отменив врачебную комиссию, что раньше сильно затягивало процесс.

— Все дело в ментальности, — говорит Глаголев. — Мы вышли из СССР, где обезболивания не было. Наверное, многие помнят, как в советское время лечили зубы без анестезии? Зато мало кто знает, что целый ряд операций тоже делали без нее. И это считалось нормальным. Поэтому у нас и врачи говорят, что если состояние тяжелое, то боль — это естественное состояние, которое необходимо терпеть. Но боль терпеть нельзя ни при каких обстоятельствах.

Врач Наталья Савва согласна, что этика и практика отношения медперсонала к боли в России только формируется:

— В медицинских вузах обезболиванию уделяется недостаточно внимания, практикующие врачи не владеют всеми необходимыми знаниями и опытом, плохо осведомлены об изменениях в нормативной базе. А между тем спрос на обезболивание будет только расти за счет повышения информированности людей, изменения сознания и стремления к повышению качества жизни.
*

Проблемам обезболивания было посвящено последнее заседание Совета при правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Специально для участников совещания фонд помощи хосписам «Вера» провел опрос среди врачей и пациентов о доступности наркотических анальгетиков. В нем приняли участие 118 докторов и 247 больных из разных регионов. Больше трети докторов признались, что боятся угодить в тюрьму из-за назначения обезболивающих наркотиков. Почти треть врачей не уверены в том, что назначение наркотических анальгетиков оправдано, а более 15 процентов заявили, что не знают, как помогать при болевом синдроме. Почти все жаловались на бюрократию — чрезмерное количество бумаг, которые нужно заполнить при выписке рецепта на наркотики.

В свою очередь больше половины пациентов, принявших участие в опросе, заявили, что назначенное им обезболивание не помогает. Большинству из них врачи не верили или «советовали потерпеть».

По результатам работы совета вице-премьер российского правительства Ольга Голодец поручила Минздраву с 1 января 2018 года запустить регистр больных, нуждающихся в наркотических анальгетиках. А также разработать специальную компьютерную программу-шпаргалку, которая будет помогать докторам диагностировать болевой синдром и назначать терапию при тех или иных симптомах. Это позволит сделать процедуру назначения прозрачной. Также Минздраву, МВД и Минюсту в очередной раз дано поручение проработать вопрос о декриминализации статьи о незаконном обороте наркотических средств, если речь идет об ошибке врача при выписке рецепта.

Наталья Гранина

https://lenta.ru/articles/2017/03/07/pain/

Добавлено спустя     5 минут   1 секунду:
В Челябинской области увеличится количество аптек, продающих наркотические обезболивающие
24 марта 2017
На Южном Урале порядка 12 тысяч пациентов ежегодно нуждаются в противоболевой терапии. Такие данные озвучил начальник отдела первичной медико-санитарной помощи регионального минздрава Александр Шамин. По его словам, в этом году в регионе произошел значительный сдвиг в обеспечении больных наркотическими обезболивающими, теперь же специалисты надеются на решение и других проблем своих пациентов, в частности, планируется увеличение мест, которым дозволено продавать специальные лекарства.

На Южном Урале разработана и внедрена региональная дорожная карта «Повышение доступности наркотических средств и психотропных веществ для использования в медицинских целях». Специалисты говорят, что меры, принятые документом, позволили решить проблемы, которые возникали у многих больных, страдающих от хронических болей.

– Дорожная карта представляет собой большой план мероприятий, который направлен на повышение доступности обезболивающих средств для всех, кто в них нуждается. Она координирует работу нескольких ведомств, от которых зависит избавление человека от боли: от вопросов лицензирования до обучения специалистов назначению этих лекарственных препаратов, – поясняет Александр Шамин.

На практике сегодня специалисты стараются максимально приблизить помощь к пациентам.

– Серьезно упрощена система назначения таких препаратов, – отмечает специалист. – Если раньше больному для получения рецепта после выписки из стационара необходимо было пойти в поликлинику, то теперь выписать рецепт врач может и в стационаре, а если выписка выпадает перед выходными или праздничными днями, еще и обеспечить больного лекарством на срок до пяти дней. Кроме того, срок действия рецепта на наркотические обезболивающие увеличился с пяти до 15 дней.

Наращивается в области и число пунктов, где можно получить лекарства, за которыми установлен особый контроль.

– Места отпуска наркотических анальгетиков подвергаются процедуре лицензирования, и требования к ним гораздо шире, чем к обычной аптеке. Таких аптек в области сейчас 49, и каждая медицинская организация закреплена за конкретной аптекой, – говорит представитель минздрава. – Кроме того, сегодня есть возможность пролицензировать обособленные подразделения в медицинских организациях на право отпуска наркотических анальгетиков физическим лицам. Один такой объект мы уже залицензировали в Нагайбакском районе.

В ближайшем будущем специалисты надеются еще увеличить число таких пунктов выдачи, но главное, налаживать взаимодействие больниц с аптеками.

– Сегодня в «Областном аптечном складе» есть все необходимые для обезболивания препараты, причем в разных формах и дозировках, в том числе таблетированные препараты и пластыри, но, к сожалению, многие врачи до сих пор предпочитают назначать больным инъекции. Это создает свои проблемы, ведь мы устраняем хроническую боль, но при этом доставляем боль многочисленными ежедневными инъекциями, – поясняет главный внештатный специалист по паллиативной помощи регионального минздрава Марина Мирониченко.

Когда же врач, наконец, назначает пластырь – его просто не оказывается в аптеке, которая заказывает препараты, пользующиеся большим спросом. Получается замкнутый круг. Чтобы его разомкнуть, врачам необходимо заранее планировать и передавать информацию в аптеку или пункт выдачи, только регулярный обмен информацией позволит своевременно доставлять препарат до пациента, но этот механизм в области еще не отлажен.

Сложности с обезболивающими есть и в детской  службе – для маленьких пациентов до сих пор не предусмотрены альтернативные инъекциям формы лекарств.

– Детей, нуждающихся в таком обезболивании, не так много. За 2016 год у нас в области было четыре таких ребенка, это все дети с тяжелыми онкологическими заболеваниями и, к сожалению, все эти детишки уже не с нами, – отмечает главный специалист по паллиативной помощи детскому населению регионального минздрава Кира Маляр. – Но у нас есть серьезные проблемы в обезболивании детей, которые должны быть решены путем реализации дорожной карты. Это связано с ассортиментом тех лекарственных препаратов, которые мы можем применять в детской практике. Мы сегодня работаем в соответствии с рекомендациями ВОЗ по двухступенчатой шкале обезболивания, первой ступенью в которой являются парацетамол и нурофен. У этих препаратов есть и таблетированные формы, и сиропы, но на второй ступени, когда болевой синдром средней тяжести, у нас есть только морфин. Проблема в том, что морфина нет ни к в каплях для перорального применения, ни в сиропе, а поставить ребенку даже шесть уколов в день – это психологическая травма.

Сейчас врачи выходят из положения используя шприцевые дозаторы, но очень надеются, что их чаяния будут услышаны.

В целом же эксперты напоминают, что каждый пациент по закону имеет право на адекватное обезболивание.

– Этой проблеме уделяется огромное внимание, но проблемы остаются, и мы это видим по числу обращений на горячую линию, – отметила руководитель регионального Управления росздравнадзора Лариса Землянская. – Пациенты должны качественно жить и уходить из жизни без боли, достойно, а медицинские работники должны это обеспечить. Поэтому когда к нам на горячую линию поступают звонки, мы стараемся решать проблемы таких пациентов в течение двух часов.

Эксперты напоминают, если возникли проблемы с назначением или получением лекарства, не стоит бороться с системой в одиночку - нужно набрать один из номеров горячих линий, работающих при больницах, минздраве или росздравнадзоре.

Светлана Талипова

http://doctor.74.ru/text/mednews/280151 … tml?full=3

Добавлено спустя     9 минут   59 секунд:
Лекарства есть, выписать некому: почему онкобольным сложно получить обезболивающие

24 марта, 17:57 UTC+3
Несмотря на то, что нормативы по выписке наркотических препаратов были пересмотрены в 2015 году и врачи получили больше свободы, многие пациенты все еще остаются без обезболивающей терапии

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, 24 марта. /ТАСС/. Проблема с получением сильнодействующих обезболивающих препаратов для оконобольных сейчас заключается не в том, что их нет в наличии в медучреждениях, а в том, что их не выписывают пациентам. По мнению опрошенных ТАСС экспертов, причина — в нехватке квалифицированных специалистов, способных определить необходимость в таких препаратах, а также страх врачей перед назначением наркотических средств.

Как отметила исполнительный директор тверского хосписа "Анастасия" Вера Терещенкова, врачи крайне неохотно назначают данные медикаменты своим пациентам, поэтому многие больницы не нуждаются в закупках таких лекарств.

Недостатка в обезболивающих препаратах у больниц как бы нет, потому что их просто не выписывают Исполнительный директор тверского хосписа "Анастасия" Вера Терещенкова

Один из последних громких случаев произошел в Карелии в ноябре 2016 года: в Росздравнадзор обратился с жалобой по поводу отсутствия обезболивающей терапии сын 52-летней женщины, которая на протяжении нескольких лет из-за рака испытывала сильные боли и теряла от них сознание. Внеплановая проверка Кемской ЦРБ подтвердила все изложенные в жалобе факты.

Пациентка с 2014 года получала обезболивающую терапию только одним лекарственным препаратом — трамадолом. Современные сильнодействующие наркотические лекарственные средства не применялись, женщина умерла "в муках, в страданиях", отмечали в ведомстве. В мае территориальный орган Росздравнадзора по Карелии вновь проведет внеплановую проверку ЦБР и проанализирует исполнение выявленных нарушений.
Упрощенная выписка

В 2015 году в силу вступил закон "О наркотических средствах и психотропных веществах", который упростил выписку наркотических обезболивающих средств онкобольным. Были пересмотрены нормативы, которые не корректировались с 1990-х годов. Например, возросло количество разово выдаваемых пациенту обезболивающих, лечащий врач получил право их выписки. Срок действия рецепта увеличился с пяти до 15 дней. Также стало не нужно предоставлять упаковки использованных препаратов по предыдущему рецепту.

После поправок, по словам председателя Наблюдательного совета детского хосписа Татарстана Владимира Вавилова, врачи стали выписывать больше рецептов на сильнодействующие обезболивающие. "У врачей кончается страх "не навреди себе" из-за необходимости отписок в ГУНК (Главное управление по контролю за оборотом наркотиков — прим.ТАСС) МВД", — пояснил он.

Однако пока этот страх не искоренен. Как отмечает координатор благотворительного фонда AdVita, в котором недавно открылось направление паллиативной помощи, Екатерина Овсянникова, из-за того, что поправкам всего два года, не все врачи избавились от страха перед выпиской наркотических препаратов. Однако Минздрав и Росздравнадзор активно работают, участвуют в образовательных семинарах для врачей.

Наука о боли

Когда человеку с онкологическими заболеваниями необходимо помочь избавиться от боли, речь идет о паллиативной медицине. Она включает в себя не только лечение болевого синдрома, но и симптоматическое лечение, облегчение жизни пациента. Главный внештатный специалист по паллиативной помощи Петербурга, а также главный врач "Хосписа № 2" Зоя Софиева рассказала ТАСС, что врачи часто недостаточно знают о боли и о том, как помочь пациенту от нее избавиться.

"Проблема в основном стоит в образовании. Сейчас бояться особо нечего, и препараты в наличии практически неограниченно в разных формах", — сказала она.

По словам Софиевой, врачи недостаточно знают, не владеют методикой определения болевого синдрома, это образование практически отсутствует. "Единственное, где он может получить допинформацию, — учреждения постдипломного образования", — пояснила она. При этом в стране нет единой программы подготовки специалистов по паллиативной помощи, отдельного направления обучения в вузах также нет. Она сообщила, что в Петербурге есть хосписы, паллиативные отделения, которые успешно оказывают помощь пациентам. Также есть планы по созданию паллиативных кабинетов, по одному кабинету на 100 тыс. населения, однако пока они не реализованы.

Ситуация с наличием паллиативных коек в регионах разная, например, в Татарстане вопрос стоит достаточно остро. "По данным ВОЗ, на 100 тыс. населения нужен хоспис на 10 коек. На все население Татарстана (по данным Татстата — свыше 3,8 млн человек) всего один хоспис на 35 коек", — сказал председатель Наблюдательного совета детского хосписа в Татарстане Вавилов. При этом на патронаже хосписа находятся 120 детей и 80 взрослых пациентов.

По данным правительства Тверской области, в регионе более чем в 20 учреждениях здравоохранения созданы отделения паллиативной помощи. При этом, как отметила Терещенкова, далеко не все учреждения могут оказывать помощь пациентам с онкологическими заболеваниями на заключительных стадиях.

"В тверских городских больницах паллиативных коек нет, палаты паллиативной помощи есть только в центральных районных больницах области. Но, во-первых, этих палат очень мало и на всех пациентов их не хватает, а во-вторых, зачастую пациентов приходится отправлять в другие районы области из-за нехватки мест в ближайшей ЦРБ. Кроме того, в некоторых районных больницах существуют паллиативные палаты, но там не занимаются обезболиванием, так как далеко не все медицинские учреждения имеют лицензию на работу с сильнодействующими препаратами, содержащими наркотические вещества. Таким образом, пребывание онкобольных в таких палатах становится попросту бессмысленным", — считает она.
Горячая линия

Овсянникова подчеркивает, первое, что должны знать родственники и сам онкобольной — о паллиативной помощи необходимо задуматься сразу, как только было закончено основное лечение и заболевание было признано неизлечимым. "Первым делом необходимо встать на учет в поликлинике, именно терапевт или онколог отвечают за выписку лекарственных препаратов на дому", — сказала она.

Существуют разные виды паллиативной помощи, ее можно получить не только в хосписе, но и амбулаторно. Есть патронажные службы, которые выезжают на дом и консультируют не только по обезболиванию, но и по уходу за больным. "Необходимо динамическое сопровождение с момента признания болезни неизлечимой", — подчеркнула Овсянникова.

Часто родственники или сам больной обращаются за помощью очень поздно, думая, что "в хоспис я всегда успею". Терпят до последнего, пока боль становится невыносимой. Они не всегда знают, что боль нельзя терпеть Координатор благотворительного фонда AdVita Екатерина Овсянникова

"Если врач не назначает необходимые препараты или не может подобрать схему обезболивания, необходимо обязательно звонить на горячую линию Росздравнадзора, она есть в каждом регионе", — добавила она. Также существует общероссийская горячая линия Росздравнадзора по проблемам обезболивания и линия по паллиативной помощи, где можно получить консультацию.

http://tass.ru/obschestvo/4123899

В Москве онкобольной пенсионер покончил с собой в подъезде

На юге Москвы полиция обнаружило тело 82-летнего пенсионера, который страдал от онкологического заболевания, сообщает агентство городских новостей «Москва» со ссылкой на источник в правоохранительных органах.

Как рассказала супруга покойного, он вышел на лестничную площадку. Когда через некоторое время ее муж не вернулся, она вышла за ним в подъезд, где обнаружила его мертвым.

«Тело обнаружено на лестничном марше 17 этажа повешенным на веревке, привязанной к решетке выхода на крышу. При визуальном осмотре следов насильственной смерти не выявили», — прокомментировал источник издания.

82-летний пенсионер был болен раком и, как рассказала его жена, неоднократно говорил, что хочет свести счеты с жизнью. Материалы дела переданы в Следственный комитет.

В феврале в Иванове скончался 88-летний пенсионер на четвертой стадии рака. Родственники погибшего рассказали, что он решился на суицид после того, как не смог получить обезболивающее от «Скорой помощи» и в хосписе.

По данным дорожной карты, разработанной благотворительными фондами и медучреждениями России, не менее миллиона россиян нуждаются в обезболивании прямо сейчас, более 300 тысяч человек умерли, не дождавшись этого.

Ассоциация хосписной помощи и фонд «Вера» просят врачей и пациентов рассказать о доступности обезболивающих. Обе версии анкеты — для пациентов и их близких, а также для врачей и специалистов — доступны онлайн.

10. 03. 2017
https://takiedela.ru/news/2017/03/10/onkobolnoj/

11 апреля в 11:38
Кольчугинские медики могут пойти под суд за хранение обезболивающих лекарств
Прокурорская проверка обнаружила в фельдшерском пункте ампулы препарата с опиумом

Как сообщают представители прокуратуры, Кольчугинская ЦРБ не имеет лицензии на фармацевтическую деятельность в Павловском ФАП (фельдшерско-акушерский пункт). Никто из работающих там сотрудников не является фармацевтом с дипломом.

Однако прокурорская проверка обнаружила, что сельский ФАП торговал лекарствами. В частности, было изъято 14 ампул сильнодействующего опиоидного препарата «Трамадол», который применяется для обезболивания в особо тяжелых случаях. «Трамадол» считается сильнодействующим веществом, его оборот контролирует госнаркоконтроль.

Так что теперь по представлению прокуратуры следственным отделом кольчугинской полиции возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 234 УК РФ (незаконное хранение в целях сбыта сильнодействующих веществ, в крупном размере). По этой статье виновным может грозить до 8 лет.
http://www.vladimir.kp.ru/online/news/2711643/

Emilius Paulus написал:

привыкнут в Павловке и к храмам, и к телемедицине.

можно совместить

Emilius Paulus написал:

Употребляете конфискат, товарищ майор?

вы одеколон пьете?
пью, доктор, но не помогает

11 Мая 2017
100 онкобольных в Орловской области лишили обезболивающих

100 жителей Орловской области, страдающих от рака, не получили вовремя обезболивающие препараты.
При этом региональный департамент здравоохранения, как сообщает ОТР, вообще отказал 30 онкобольным в обезболивающих. Прокуратура начала проверку в связи с данным фактом. Между тем в региональном правительстве сообщили, что в нынешнем году государственный норматив затрат на лекарства для одного человека превышает 800 рублей, а это почти на пятьдесят рублей больше, чем в прошлом году. В 2016 году Москва выделила Орловской области около 40 миллионов рублей на льготников, однако денег требуется в два раза больше.
http://sobesednik.ru/obshchestvo/201705 … ivayushchi

Медицина там бессильна
«Огонек» о том, откуда берется незамеченная онкология
26.06.2017

Дарья Старикова, 24-летняя жительница города Апатиты с онкологией 4-й стадии, обратившись к президенту РФ в ходе "Прямой линии", в короткой фразе поставила диагноз нашему здравоохранению: "Мы хотим жить, а не выживать". Ее история, увы, типична и трагическим образом высвечивает системные проблемы сегодняшней российской медицины. Какие именно, выяснял "Огонек"

Наталия Нехлебова

Не попади Даша в объектив камеры во время "Прямой линии" с Владимиром Путиным, ее смело можно было назвать собирательным образом не самой благополучной девушки из маленького российского городка. Сирота — мама умерла рано (об отце неизвестно), растил старший брат. Окончила 9 классов, в 18 лет родила дочку, отец ребенка в его судьбе принимать участие отказался. Даша работала кондуктором в автобусе, потом продавцом, с дочкой помогала тетя — жизнь не хуже, но и явно не лучше, чем у большинства. Контекст под стать: райцентр Апатиты рядом с крупнейшим в мире месторождением одноименного минерала (апатит — сырье для производства фосфорных удобрений), река Белая, обшарпанные пятиэтажки, площадь Ленина, обогатительная фабрика, Заполярье, сопки...

История болезни

Однажды у девушки заболела спина. Потом боли стали повторяться. Записалась к врачу. В Апатитах живут 55 тысяч человек. И как в подавляющем большинстве малых городов, здесь с 2013 года оптимизировали больницу. Закрыли отделения гинекологии, хирургии, травматологии, кардиологии, роддом. Осталась только поликлиника и женская консультация. "Мы боролись за эту больницу как могли,— рассказывает подруга Даши Анна Тихоход,— письма писали в Минздрав. Толку — никакого". В поликлинике очереди. Толпы пожилых людей стоят за талонами.

Дарье поставили диагноз — остеохондроз. Для дообследования отправили в больницу в Кировске (20 км от Апатитов). Там подтвердили, прописали массажи, мази. Когда через полгода лечения начались кровотечения, девушку повезли в областную больницу в Мурманск (от Апатитов пять часов). Там и выяснилось, что у нее рак 4-й стадии. Даше 24 года. Как будут развиваться события дальше? В курсе даже не специалисты: ожидание госпитализации, обследований, анализов, добывание лекарств...

"Существуют установленные программой государственных гарантий нормативы, определяющие, сколько онкобольной должен ожидать помощи,— говорит "Огоньку" председатель исполнительного комитета "Движение против рака" Николай Дронов,— но у нас они часто превышаются. От постановки диагноза до начала лечения может и два месяца пройти, и три. У нас был случай, когда человек год ждал. Борьба идет за каждую бесплатную таблетку, за каждую бесплатную госпитализацию. Люди добиваются положенного лечения через суды". Дарье удалось ускорить события — в прямом эфире обратиться к президенту.

Ее обращение видела вся страна: "У нас все закрыли. Не хватает узких специалистов, благодаря которым можно было бы вовремя ставить людям диагнозы. На необходимые обследования отправляют в Мурманск. Скорая помощь, бывает, не успевает довезти..." Сразу после эфира Даша разрыдалась, а областные власти вздрогнули и явили чудеса активности.

Марина Ковтун — глава области — кинулась в Апатиты, оперативно навестила тетю Даши, пообещала отправить дочку Сонечку в хороший летний лагерь, потом в больнице принимала население, выслушивала жалобы. Через день в Апатитах уже сидел областной министр здравоохранения Валерий Перетрухин вместе с замами — два дня принимали людей. Потом эстафета по приему населения в "засвеченном" городе перешла к замглавврача Мурманского онкодиспансера. А еще Следственный комитет завел дело о "халатности врачей", и главный врач больницы в Кировске уволился. Кто же еще виноват?

Но вот важная деталь: еще до подачи заявления об увольнении после всей этой истории главный врач Кировской больницы (он, напомним, обслуживает и Апатиты) подтвердил, что его лечебное учреждение укомплектовано врачами только на 62 процента. Нет в штатах и районного онколога: все анализы и обследования — в 200 км, в Мурманске.

И еще одно свидетельство — для понимания картины.

— Более половины (60,9 процента) медработников считают, что их профессиональная нагрузка за 2016 год и первый квартал 2017 года возросла, и называют причиной этого оптимизацию медицинских организаций (77,5 процента),— говорит "Огоньку" директор Фонда независимого мониторинга медицинских услуг и охраны здоровья человека "Здоровье" Эдуард Гаврилов.— При этом абсолютное большинство (92,7 процента) медработников считают, что рост возложенной на них профессиональной нагрузки негативно отражается на качестве оказываемой ими медицинской помощи.
Право — есть. Денег — нет
Цифры

Бесплатная помощь онкобольным — декларация бумажная. По факту почти половина регионов РФ сокращает затраты на лекарства для них. Так выглядит список субъектов с наибольшим снижением финансирования (%)

Сахалинская область 47,9

Ханты-Мансийский АО 47,9

Магаданская обл. 39,0

Калмыкия 38,5

Саратовская обл. 35,8

Кемеровская обл. 33,2

Удмуртия 32,2

Ингушетия 29,7

Приморский край 29,1

Тульская обл. 27,8

Источник: НИИ организации здравоохранения и медицинского менеджмента

Ответственных нет

"Неправильный диагноз — это не массовое явление, но и редким исключением его не назовешь,— считает Николай Дронов.— В тех условиях, в которых приходится работать медицинским работникам сегодня, я бы не стал предъявлять все претензии врачу, который лечил Дарью. Вопросы надо задавать мурманскому губернатору, его заместителю по социальным вопросам, руководителю управления организации здравоохранения в области. Например, где в их области районные онкологи? Они должны организовывать работу врачей других специальностей по выявлению риска онкологии в районных больницах, на местах. И этот вопрос можно задавать во многих субъектах".

Впрочем, к ответу нужно призвать не только региональных чиновников. Не секрет, что онкология — самая дорогая отрасль медицины. Деньги требуются колоссальные. Таблетки могут стоить от 500 тысяч до 10 млн рублей. И тут федеральный Минздрав умывает руки. Потому что по закону он на самом деле... не отвечает за помощь больным раком. Федеральный Минздрав просто выпустил приказ, по которому всех больных с онкологией необходимо обеспечивать бесплатным лечением. И делать это должны регионы. Директива замечательная. Но — бумажная. В ней нет рекомендаций, как быть, если у региона проблемы с деньгами. А ведь у большинства — дефицитный бюджет. И даже назначенное в федеральных больницах лечение могут отменить в регионе по банальной причине — потому что на него нет средств.

Показательные наказания ничего не изменят. Нам нужен национальный системный план по борьбе с онкологическими заболеваниями

Инструкциями реальная жизнь никак не регулируется, она просто есть — по факту. И можно только удивляться, что в Рязани, например, в онкодиспансере нет хирургического отделения и операции проводят общие хирурги в обычной больнице. Это как если бы стоматолог оперировал сломанную челюсть.

А теперь вернемся к конкретному сюжету: почему Дашу из Апатитов не направили на обследование в Мурманск? Причина может быть и такой: "Чем больше пациентов, тем дороже это государству,— говорит Николай Дронов.— И в ряде случаев мы просто сталкиваемся с тем, что не уточняется диагноз. Людей не отправляют на допобследование. Даже в Москве такое бывало".

Ситуация, когда приходится выбивать лечение, которое по всем инструкциям полагается гражданам РФ и должно быть бесплатным, типична не только для больных онкологией. По данным "Движения против рака", "Союза общественных объединений пациентов" тысячи обращений в год поступают в федеральный Минздрав о том, что регионы не предоставляют бесплатного лечения. Федеральный Минздрав исправно откликается: спускает жалобы в региональные ведомства. А регионы отвечают: денег нет. Пациенты обращаются и в суд (судятся обычно с региональным минздравом), но даже когда выигрывают иск, упираются в стену: денег-то нет... Так и крутится эта бюрократическая канитель с неизбежно трагическим финалом: ведомства кивают друг на друга до тех пор, пока человек не умирает. И виноватых тоже нет.

"Показательные наказания ничего не изменят,— говорит Дронов.— Нам нужен национальный системный план по борьбе с онкологическими заболеваниями. Мы уже несколько лет пишем об этом в разные инстанции". Видимо, будут писать и дальше.

...А Дашу спецбортом МЧС доставили в Институт им. Герцена в Москве. По словам подруги, она бодрится и не теряет надежды. Нет сомнений, для нее теперь сделают все, что возможно, и остается только одно: пожелать ей выздоровления.

Но что пожелать остающимся жить в Апатитах людям? На то, что им вернут всех необходимых врачей, они даже после скандала уже не надеются: "Поговорят и забудут",— обреченно комментируют в соцсетях. И речь ведь не только о жителях одного областного города. В России множество таких адресов, где тысячи людей со "сложными" диагнозами — онкологией, ВИЧ, синдромом Хантера, мукополисахаридозом — не могут дождаться лечения или по полгода ждут приема специалиста. Им-то что пожелать? Неужели нет другого выхода, кроме того, который счастливо выпал Даше Стариковой — добраться до микрофона на очередной "Прямой линии" президента?..
https://www.kommersant.ru/doc/3331155

Кто-бы говорил. Потребитель денег фарм-бизнеса, паразитирующий на онкологической помощи товарищ Дронов знает все - и где и как

В Коми средний возраст онкопациента - 64 года
30 июня 2017 года

В Коми средний возраст пациента с онкологическим заболеванием составляет 64 года. Об этом на пресс-конференции с участием ведущие онкологи Северо-Западного федерального округа России, сообщил главный внештатный онколог Минздрава Коми Андрей Галин.

Напомним, 28-28 июня по приглашению Общероссийского народного фронта в Коми с визитом в Коми побывали директор ФГБУ "НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова", главный внештатный онколог СЗФО, профессор Алексей Беляев, главный врач ФГБУ "НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова" Андрей Карицкий и руководитель рабочей группы "Социальная справедливость" регионального отделения ОНФ в Калининградской области Татьяна Задоркина. Ведущие онкологи Северо-Западного федерального округа России оценили доступность современной медицинской помощи в Коми для пациентов с онкозаболеваниями.

По словам А. Галина, укомплектованность оборудованием онкодиспансера составляет 80%, кадрами - с учетом первичных онкокабинетов – не превышает 60%.

"В прошлом году в республиканском онкодиспансере пролечились 3,5 тысячи вновь выявленных пациентов, - отметил он. – Количество больных растет за счет выявляемости заболевания".

В Республиканском онкодиспансере лечатся не только жители республики, но и соседних регионов – Архангельской, Вологодской и Ярославской областей. Лечение для таких пациентов бесплатное, в рамках системы ОМС, однако рассчитывать на льготное обеспечение лекарствами они не могут. В рамках постановления правительства Коми №890 на льготное обеспечение лекарственными препаратами имеют право только определенные категории жителей республики.

В ходе пресс-конференции А. Беляев подчеркнул особое значение ранней диагностики онкозаболеваний. Помимо первичной и вторичной профилактики, существует скрининговое исследование рака. Пилотный проект по скринингу рака с целью профилактики и выявления на ранних стадиях колоректального рака, опухолевых заболеваний молочной железы и шейки матки сейчас внедряется в Санкт-Петербурге.

"Благодаря профилактике, за последние пять лет количество пациентов с онкозаболеваниями в среднем по России выросло на 5%, в СЗФО – на 10%, в Коми – на 20%, - сообщил директор ФГБУ "НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова". – Но это не должно нас пугать. В США количество выявленных пациенток с раком молочных желез выше, чем в России, в два раза, но при этом показатель смертности ниже, чем у нас. Такая же ситуация и в Финляндии".

Говоря о сотрудничестве с крупными федеральными онкоцентрами, А. Галин доложил, что в минувшем году 192 пациента из Коми были направлены на лечение за пределы республики. В свою очередь, главный врач ФГБУ "НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова" А. Карицкий сообщил, что за тот же период в институте пролечились всего 77 пациентов из республики.

"По сравнению с другими регионами, Коми направляет к нам на лечение наименьшее количество пациентов, - пояснил он. – Мы готовы сотрудничать с вами в этом направлении и принимать больше людей. Другие регионы направляют от 200 до 300 человек в год. Период ожидания госпитализации не превышает двух-трех недель".

По словам главврача ФГБУ "НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова", 60% пациентов медучреждения – это жители других регионов России, институт прилагает массу усилий, чтобы не создавать длительную очередность.

В завершении пресс-конференции А. Галин пригласил коллег из Санкт-Петербурга на празднование 65-летия республиканского онкодиспансера, которое состоится с 21 по 22 сентября. В эти дни в Сыктывкаре пройдет конференция, посвященная проблемам онкологии.
Геня Джавршян

https://komiinform.ru/news/149818/

25 июля 2017
В России от рака каждый день умирает тысяча человек

В России от онкологических заболеваний ежегодно умирает более 300 тыс. человек. Ежедневно рак становится причиной смерти примерно тысячи жителей страны. Об этом заявил врач Владимир Цимберг в ходе пресс-конференции в Петербурге, сообщает корреспондент «Росбалта».

«Около 70% раковых заболеваний в России диагностируют на первой и второй стадиях. Однако в отдельных статистических выборках эта цифра в разы ниже. Основные причины: плохая доступность онкологических препаратов, современных диагностических технологий, а также системы для раннего выявления рака. Мы значительно отстаем от стран запада и востока по темпам развития диагностики. В Японии, к примеру, каждый человек должен в обязательном порядке проходить гастроскопию. До 60% рака желудка „ловят“ именно таким образом, когда он только образуется в слизистой. У нас, конечно, это более прогрессирующие стадии», — почеркнул Цимберг.

Фото Евгении Кудряшовой

При раннем выявлении рака больше вероятность излечения. А затраты на лечение ниже, отметил эксперт.

Проблема российской диагностики, по мнению врача-патологоанатома Сергея Воробьева, заключается в том, что опытные специалисты рассредоточены по всей стране. Однако для диагностики заболеваний и лечения пациентов необходима слаженная работа экспертов в разных областях. И когда патоморфолог находится в Петербурге, онколог — в Москве, а химиотерапевт — в Бостоне, то собрать их вместе для комплексной работы с пациентом очень сложно.

Однако сейчас проводить консультации можно при помощи интернет-технологий. Так, с помощью телепатологии можно передавать данные анализов через Сеть. При этом один отсканированный материал может весить от 300 Мб до 20 Гб. В особо сложных случаях приходится передавать через Интернет до ста документов.
http://www.rosbalt.ru/piter/2017/07/25/1633444.html